Дмитрий Глуховский - Метро 2035

В эти трудные. Тревожные.

– Там вон туннель к Театральной.

Бросить все и рвануть туда бегом.

– Самый неспокойный участок границы. Укрепляемся. Готовимся. Так, чтобы мышь не прошмыгнула. Так что, простите, туда сейчас не пойдем.

А как же? Как же на Театральную теперь? Ряба заквохтала, захлопала крыльями: видно, Гомер сжал ее слишком, чуть не задушил. Но никуда не делась: старик держал крепко. Артем себя чувствовал, как курица. Как же теперь?

– А в этом вот конце, посмотрите-ка: производство жировых свечей, одно из немногих в метро, как ни странно, а там вон ткацкая артель у нас сидит, ударницы! Носки просто волшебные, все, кто с ревматизмом, платят за такие любую цену! Так… Что бы еще? А давайте в переход спустимся! Там у нас жилой сектор.

В переход на Пушкинскую-Шиллеровскую вели два эскалатора, нырявшие прямо в гранитный пол зала. Скатились по ребристым черным ступеням и оказались на настоящем бульваре: переход застроили домиками-кабинками с обеих сторон, светильники-факелы бронзовые между ними ласкали мрамор. В одном из пряничных домиков даже школа была, и дети умытые, живые-здоровые на переменку выплеснули изнутри Артему навстречу, прямо в грудь ему, вместе с дребезжащим звонком.

– Зайдем?

Подняли задумавшегося над журналом учителя Илью Степановича, тот показал класс: портрет фюрера карандашом – моложавый строгий человек с щетиной, карта Рейха, карикатуры на красных, призывы делать зарядку.

– Артем – наш единомышленник, добровольцем вступает в Железный легион! – отрекомендовал его Дитмар. – А это…

– Гомер.

– Какое любопытное имя! – щуплый Илья Степанович снял очки, потер переносицу. – Вы русский?

– Иль-я Сте-панович! – укоризненно протянул Дитмар. – Ну разве это теперь важно?

– Это прозвище, – сказал Гомер. – Дитмар ведь тоже Дмитрий, наверное, а?

– Был когда-то, – ухмыльнулся унтер. – Ну а вы как Гомером стали?

– Люди издеваются. Книги пытался писать. Историю нашего времени.

– Что вы говорите! – Илья Степанович дернул себя за бородку. – А не откажете в любезности, зайдете в гости на чай? Вот уж интересно было бы! Жена вас и обедом угостит, если проголодались.

– Зайдем! Зайдем! – обрадовался Дитмар. – А чай какой крепости?

– Крепкий, как любовь к Родине! – улыбнулся желтыми лошадиными зубами Илья Степанович. – Мы в самом конце перехода, напротив цыганской семьи.

– Социальное жилье! – воздел палец к штукатурному небу Дитмар. – Заботами фюрера!

Жилой блок оказался и вовсе каким-то зазеркальем: пол был застелен уютными половичками, раскатавшимися на всю бесконечность коридора; на стенах висели репродукции всякого торжественного старья и календари с кошками и цветами. На пути объявлялись то женщины в передниках, то мужчины в подтяжках на голое тело, сквозняк клочьями нес из чьей-то кухни пары грибного рагу, и вдруг, вырулив из какого-то заворота, понесся по бульвару, жмурясь и хохоча, карапуз на трехколесном велосипеде.

– Оказывается, есть и на Марсе жизнь, – произнес Артем.

– Видите? А нас демонизируют, – через плечо улыбнулся ему унтер.

Упирался переход на Шиллеровскую в кирпичный тупик; Дитмар объяснил, что станция на реконструкции, так что сходить туда нынче вообще не получится. Побродили еще там, где можно. Каждую тягучую секунду отсчитывая, побродили. И ни на одну из этих секунд унтер не отстал от них, не оставил наедине. Гадать приходилось молча.

А к сказанному времени постучались в гости.

На пороге встретила темноволосая и кареокая молодая женщина с огромным круглым животом.

– Наринэ, – представилась она.

Дитмар выхватил из рукава неизвестно уж когда и купленную шампанскую бутыль, перезалитую какой-то загадкой, и галантно вручил хозяйке.

– Жаль, вы не сможете попробовать! – он подмигнул ей. – Готов спорить, там мальчик! У моей мамы был способ узнать: если живот круглый, значит, мальчик будет. А если девочка – на грушу похож.

– Хорошо бы, если мальчик, – бледно улыбнулась она. – Кормилец.

– Защитник! – засмеялся Дитмар.

– Вы проходите. Илья придет сейчас. Вот руки помыть… уборная.

И у них действительно была своя собственная крохотная уборная. Отдельная, как в брошенных домах наверху. Человеческий унитаз вместо дыры в полу, и фаянсовая раковина на ножке, и шпингалет на деревянной двери; на одной из стен даже висел толстый ковер.

– Красота! – сказал Дитмар.

– Очень холодом оттуда… – пояснила тихо хозяйка, подавая ему вафельное полотенце. – Утепляемся, как можем.

Гомерову курицу решено было запереть в туалете; ей даже крошек насыпали.

Пришел со службы и хозяин, жадно и любопытно позыркивая на Гомера. Пригласил в милую комнатку, рассадил на раскладном диване, потирая руки, разлил всем по чистеньким стопочкам свой чай с секретиком.

– Ну, как вам у нас тут? В Рейхе?

– Удивительно, – признался Гомер.

– А люди в большом метро нами все детей пугают, а? – смешно сморщившись, Илья Степанович опрокинул стопку. – У нас такие изменения! После новогодней речи фюрера в особенности! – он обернулся на карандашный портрет – точь-в‑точь такой, как в школьном классе. – Ничего. Пускай приезжают, сами глядят. Такой системы соцзащиты для граждан, как в Рейхе, даже в Ганзе нет! И, кстати, сейчас программа по приему иммигрантов разворачивается! Вот Шиллеровскую реконструируют…

– Это в Железный легион?

– И туда тоже. Кстати, не представляете себе, сколько добровольцев едет со всего метро! Многие с семьями. У нас в классе только в этом месяце двое новеньких. Я должен признаться: отказ от национализма – совершенно гениальная идея! А какая смелость! Вы представляете, какая смелость нужна, чтобы признать – публично, на партийном съезде, что политический курс всех последних лет, да что там, столетия – ошибочен? Какое мужество! Прямо в лицо всем делегатам такое заявить! Думаете, Партия состоит из безвольных марионеток? Нет! Позвольте вас уверить, там есть оппозиция, и вполне серьезная! Некоторые состоят в Партии дольше самого фюрера! И вот так бросить вызов этим бонзам? Вы как знаете, а я хотел бы за него выпить.

– За фюрера! – Дитмар живо поднялся.

Даже Наринэ пригубила.

Не выпить было неловко. И Артем с Гомером выпили.

– Что греха таить? И мы с Наринэ… Фюрер и нам дал шанс, – Илья Степанович нежно дотронулся до руки супруги. – Разрешив смешанные браки. И не просто шанс. Квартира эта… Наринэ раньше жила на Павелецкой-радиальной. Земля и небо! Просто земля и небо!